НЕ ГРОЗИ БРЮССЕЛЮ, ПОПИВАЯ ЭЛЬ У СЕБЯ В СОХО

Сразу скажу, что мой взгляд на процессы в современной экономике довольно еретический, основанный больше на личном опыте, чем на каком-то научном анализе, и идущий вразрез с мнениями подавляющего числа профессиональных экспертов и обладателей диплома МВА. С политической же точки зрения я — не сторонник теории «всё переплетено» и считаю, что британцы сделали свой выбор, исходя в первую очередь из собственных реалий и интересов, но события, произошедшие в столь крупной экономике, неизбежно вызовут «круги на воде», поэтому игнорировать их нельзя никому. Начать придётся с нудного рассказа о том, как устроена современная экономика — как мировая, так и конкретно британская. Итак, lets go.

История великих комбинаторов

Для начала стоит зайти очень издалека и рассмотреть под микроскопом всю современную экономическую модель. После отмены золотого стандарта количество эмитируемой денежной массы постоянно росло, и далеко не все напечатанные деньги шли на развитие производства, даже несмотря на то, что с 1930-х по 1980-е общемировое потребление выросло в разы. Остаток денег шёл в финансовые организации — объём кредитов после Второй мировой тоже в разы увеличился, причём рос он во многом за счёт потребительского кредитования, коего до войны практически не существовало. Кейнсианство привело к смене парадигмы финансового мышления большинства людей: если раньше основной целью экономической деятельности было накопление, то кейнсианский инфляционизм привёл к тому, что в ведущих странах стимулировать надо было уже не производство, а потребление. В США заводы «Большой тройки» могли произвести столько автомобилей, что двухлетняя машина считалась уже сильно устаревшей, а поскольку это довольно серьёзное приобретение, то раз в пару лет покупатель обычно шёл за кредитом. А где займы — там и некоторое количество неплательщиков. Принципы продажи долговых обязательств на Западе были отлажены задолго до этого, и на рынке появилось огромное количество ценных бумаг, которые представляли собой именно что долги условного Джона Смита. И понемногу началось. Но до 1970-х, во времена Бреттон-Вудской системы, всё было ограничено её рамками и довольно серьёзным экономическим изоляционизмом. Тут сразу вспоминается французская комедия, где герой в 1968 году бежит из тюрьмы и в определённый момент сталкивается с парой, выезжающей из Франции на своём Rolls-Royce, контрабандой вывозя из страны собственные легально заработанные деньги. Вот с началом свободной конвертации валют и понеслось.

С пришествием интернета возможности по мгновенному передвижению крупных сумм в любую точку мира ещё увеличились, в итоге огромное количество средств полетело по рынкам, «как по сараю воробей». В прошлом десятилетии понятия «зарабатывать деньги экспортом товаров или услуг» и «иметь высокий уровень wealth per capita» окончательно разделились. Интернет привёл к тому, что огромное количество денежной массы волнообразно и при этом довольно хаотично перемещается по миру. И здесь появляется такое понятие, как «ёмкость рынка». Естественно, инвестиции в первую очередь пойдут на более крупные рынки, ещё больше усиливая разрыв между 5–10 ведущими странами, примерно 15–20 ближайшими преследователями и всеми остальными (куда инвестируют только то, что вообще не жалко). Это и происходит последние лет 15.

А есть ещё такие вещи, которые я назвал бы «проблемой инвестиций» и «проблемой модернизации». Дело в том, что «горячие деньги» извне обычно не размазываются по всему рынку равномерно, а приходят в определённые отрасли (примерно то же самое происходит и при «голландской болезни»). Остальной же экономике страны достаётся только растущая немонетарная инфляция в виде повышения цен вообще на всё — особенно бьёт по «непрофильному» бизнесу и потребителям удорожание арендной платы и перевозок. Причём ползучая инфляция в этом смысле гораздо хуже гипера, так как оставляет очень многих без оборотных средств, лишая их каких-бы то ни было шансов на успешную конкуренцию. Ну или финансовый поток настолько мощный, что накрывает всех, все мало-мальски значимые активы скупаются более богатыми иностранцами и фактически страна утрачивает экономическую независимость, потому что новые владельцы в любой момент могут закрыть купленное предприятие, уменьшив economic complexity index (путь, очень характерный как раз для Восточной Европы). Проблема модернизации — ещё хуже, ведь через догоняющую модернизацию обычно проходит не вся экономика, а только некоторые её сектора, которые заливаются деньгами. При этом что-то вообще объявляется «неперспективным» по определению и закатывается в бетон сразу же.

В этих условиях финансовый сектор, ставший внешним кругомэкономики, превратился в нечто, напоминающее одновременно национальные вооружённые силы и футбольную Лигу чемпионов: иметь собственную мало-мальски крупную биржу — это must для того, чтобы претендовать хоть на что-то серьёзное, а бóльшая часть деятельности финансистов — это не столько регуляция финансового потока, сколько спорт, попытка обыграть коллег с другого рынка. При этом условный Сити, хотя и может заработать больше других отраслей (и быстрее), всё равно вынужден опираться на внутренних инвесторов; то есть вытянуть только финансистами отстающую экономику или экономику с маленьким рынком очень сложно, хотя во многих случаях речь идёт не столько о чисто экономической конъюнктуре, сколько об «умелых» действиях правительства (первый пример — за поребриком). Скорость работы финансового сектора и высочайшая рентабельность сделок по иным инструментам (на фоне менее доходной промышленности) достигли к середине нулевых таких величин, что уже не менеджмент нефинансовой компании вкладывал деньги в портфель ценных бумаг, а как раз инвестиционный фонд мог влиять на состояние всей компании. Причём я сейчас говорю не про «выпущенные банками деривативы на деривативы», а про деньги, зашедшие в финансовый сектор из реального и потом рванувшие обратно. Барьер оказался сломан, и сломали его не американские герои «Покера лжецов» (в США существуют ограничения для подобной деятельности), а британцы с их тэтчеровским либерал-дарвинизмом.

Я тебя породил...

Как известно, страны, некогда входившие в состав Британской империи, имеют собственную правовую систему, построенную на совершенно других принципах, нежели право большинства стран, восходящее к римскому. По моему мнению, романо-германское право устарело ещё около 100 лет назад, а с нынешним ускорением жизни вообще превратилось в анахронизм, причём издевательский. Достаточно посмотреть на те же самые французские суды, где в последнее время происходит изнасилование здравого смысла типами вроде небезызвестного Вержеса — язык не повернётся. Британское право, восходящее к общинным законам (его составная часть, кстати, называется Common Law — право общины) эпохи до нормандского завоевания, в основе своей имеет принцип per mutua, то есть при рассмотрении каждого вопроса судья пытается прийти к решению, максимально выгодному для local community (то есть большинства тех, кого этот вопрос вообще затронул). Даже на официальном уровне в судопроизводстве прописан принцип common sense, что часто переводят как «здравый смысл». Не совсем так, скорее это и есть то самое решение, приносящее максимальную выгоду или минимизирующее потери для большинства сторон спора. Это напоминает процесс совета у африканских племен, когда все участники совещаются до тех пор, пока не будет найдено решение, устраивающее всех. А ещё больше это напоминает совещание в небольшой фирме, где вопрос решается скорее не прямым голосованием за/против, а длительными переговорами всех участников и поисками компромиссных вариантов. Романо-германское же право основано на статутах (писаных законах), то есть юристы в континентальной Европе не

рассматривают по существу дело как таковое, а скорее занимаются подгонкой, каждый раз пытаясь натянуть сову конкретного case на глобус статута. Чтобы как-то состыковать писаное законодательство с постоянно меняющейся реальностью, при этом не переписывая его раз в год, власти в романо-германских странах издают огромное количество так называемых «подзаконных актов», регулирующих правоприменительную практику. Причём зачастую акты могут противоречить друг другу, создавая дополнительные сложности при рассмотрении дела. И это я ещё ничего не сказал о главном преимуществе англосаксонского права с точки зрения бизнеса в ХХI веке — понятии примата делового договора (контракта) над регулирующим эту область деятельности актом... Континентальные юристы часто с пафосными лицами рассказывают что-то про «грамоты времён Вильгельма Завоевателя, имеющие юридическую силу в суде XXI века», а на самом деле для бизнеса лучше уж это, чем постоянное лавирование между негибким писаным законодательством с одной стороны и огромным количеством постоянно выходящих директив — с другой.

Вот во многом за счёт этого периферийный остров и взлетел так высоко на заре капитализма. До сих пор экономическая мощь Британии базируется в первую очередь именно на контрактной системе и законодательстве, более удобном для предпринимателей. Это и есть trade mark британской экономики, их главная сильная сторона. Именно за это в своё время британцы так долго торговались с властями ЕС, оговаривая для себя возможность не переламывать через колено веками сложившиеся традиции взаимоотношений. Но недостатки — это продолжение достоинств, и эта система имеет дыру размером с Ла-Манш, через которую и пошла «эпидемия спонсорства» нулевых. Речь идёт о трастах, системе доверительного управления. Что это такое — прекрасно описано даже в Википедии, а чем чревато — в следующем абзаце.

Финансовая битва за Британию

Leveraged buyout — это схема, при которой кредиты, взятые для покупки акций предприятия, имеющего организационную форму PLC и листинг на бирже, берутся с расчётом, что сумма долга по ним юридически будет повешена на само предприятие, и гасить его оно будет за счёт собственной прибыли (потому как при доверительном управлении по-англосаксонски хозяином траста по закону является сам траст, а владелец находится в статусе либо управляющего, либо вообще неопознанного растительного обитателя горы). Вот тутпрекрасное описание, как это происходит. Само собой, захватываться таким способом будет не явно кризисный актив, а кто-то, имеющий хорошие значения EBITDA (терпеть не могу этот малозначимый показатель, и Уоррен Баффет со мной солидарен, но в данном случае считать надо именно его, потому как платежи по кредитам в Великобритании и США выносятся за налогооблагаемую сумму) — рейдер не затем захватывал предприятие, чтобы потом выплачивать долги из своего кармана. В середине нулевых по всему миру прокатилась волна подобных поглощений (скупки активов за чужой счёт при помощи «горячих денег»), которая зацепила и неанглосаксонские страны — примеры InBev и ArcelorMittal показательны. Вот таким образом за счёт денег со всего мира, стекающихся в Британию с её высочайшим инвестиционным рейтингом, рынок и перегревался, а оттуда эта волна, всё усиливаясь, разливалась дальше. Даже Южная Корея с её особенной формой собственности не проскочила мимо подобного: слияние GM – Daewoo было одной из самых крупных рейдерских сделок десятилетия.

Всю эту матчасть я сейчас настолько подробно описал для того, чтобы было понятно, почему к концу десятилетия очень многие в Европе (и не только в Британии — в конце концов, евроскептицизм впервые набрал силу в Восточной Европе, начиная с 2006 года, когда венгры массово вышли на улицы Будапешта, требуя отставки правительства, слишком заигравшегося в проедание европейских кредитов) заявили о том, что их всё это достало.

Высокопрыги и низкопрыги

После теоретического описания выше можно сделать вывод о том, что любая современная экономика для того, чтобы быть по-настоящему успешной, должна иметь не «высокий уровень ВВП», а развитые четыре контура, ну или четыре уровня пирамиды:

  1. На самом верху – финансовый сектор, распределяющий финансовые потоки по экономике. Крыша дома: то есть и базироваться на нём нельзя, и без него — никак. Нет, можно, конечно, в короткий промежуток времени и с крыши начать (Швейцария), но с определённого момента её должно поддерживать что-то внутри страны. Плюс для входа в казино нужен какой-то стартовый капитал в другом секторе (Дубай). Иначе финансовый сектор завалит всю систему.
  2. Производство и международные грузоперевозки. Тут всё понятно. Причём есть закономерность, что финансисты почти неконкурентоспособны без опоры на этот сектор, который сам без финансистов будет иметь обрезанную экономическую эффективность.
  3. Сельское хозяйство и внутренняя инфраструктура. Первое обеспечивает продовольственную безопасность, второе — экономическую мобильность. Где-то рядом сфера услуг, которая тоже в какой-то мере является инфраструктурой.
  4. Всех снизу подпирает энергетика.

В UK в конце 90-х первый сектор был топ-3 в мире, второй медленно деградировал со времён ВМВ, третий – чуть выше среднего по Европе, но ниже, чем в топ-странах, а энергетика тянула уровень за счёт атомных станций и газа Северного моря, но впритык, да и обходилась недёшево. Фактически у правительства был в руках крутой атомный реактор финансового сектора, который давал очень многое, но при этом работал уже практически на пиковой мощности.

После прихода к власти в 1997 году, лейбористы во главе с Тони Блэром объявили о начале так называемой политики «Cool Britannia». Одним из её принципов провозглашалось создание ещё более дружелюбной инвестиционной среды и отмена немногих ограничений, оставшихся со времён Стерлингового блока. В переводе на русский это означало: «Вырубить противно пищащие датчики перегрева реактора и наслаждаться тишиной». Через несколько лет на британский рынок с его высочайшей репутацией посыпались как нефтедоллары, так и не находящие себе места виртуальные деньги, появившиеся в США после внесения в 1999 поправок в закон Гласса-Стиголла. После реформ Тэтчер Соединённое Королевство превратилось в рай для очень крупных инвесторов — в Штатах при всех налоговых послаблениях и схемах с деривативами всё же было адекватнее. О различиях между странами написал бы, если бы вписался в объём. Скажу только, что, несмотря на попытки считать Британию американским «засланным казачком» в Евросоюзе, союз Лондона и Вашингтона в нулевых и особенно начале десятых нисколько не напоминал отношения Брежнева и Хонеккера. И схемы кризиса 2008 года в обеих странах различались очень сильно.

Чтобы понять, что именно произошло в июне 2016, нужно вернуться назад в февраль 2003.

Начало операции НАТО в Ираке привело к подъёму цен на нефть и газ. По Британии это толком не попало, однако, поскольку большинство стран Европы были импортерами, то в любом случае это привело к общему подъёму цен в ЕС, как и в США. А там тем временем также происходили весьма интересные вещи. К 2003 году на рынке скопилась огромная сумма ничем не обеспеченных денег, которая после прорыва пузыря доткомов хлынула не только в недвижимость, но и ушла на описанный в первой части merging. Лучше всего происходившее описывает история компании AIG, которая фактически была чуть ли не главным мировым оператором по перекачке горячих денег. В основном как раз между США и Британией. Ещё одна примета времени — всеобщее помешательство на математике, когда все считали, что графики функций и логарифмы являются панацеей от проблем и можно обойтись без знания схем, экономических связей и номенклатуры активов.

В итоге получалось так, что те, кто не имел доступа в казино (а туда пускали далеко не всех), даже при хороших показателях своей деятельности, либо разорялись, либо захватывались крупными компаниями, а кредиты тратились на скупку конкурентов, при этом разбалансировка экономики никого не волновала. Вообще-то, подобный «фукуямовский» дарвинизм (это как раз и есть трампизм) в экономике был едва ли не мейнстримом для предыдущего десятилетия – Британия и США в нулевых просто зашли дальше всех на этом пути.

В Английском Канале туман — континент изолирован

Спусковой крючок был нажат ближе к середине нулевых. Дело в том, что для легальной деятельности в Соединённом Королевстве иностранцам (кроме граждан Ирландии) нужно было получить work permit – разрешение на работу. В 2004 году это правило под давлением властей ЕС было отменено парламентом лейбористов как противоречащее принципу ЕС о свободном перемещении граждан. После того как одновременно с двумя расширениями ЕС на Восток были отменены ограничения на перемещение рабочей силы и инвестиций через Ла-Манш, котел пошёл нагреваться с всё возрастающим бульканьем.

Приехавшие работники из континентальной Европы просто сломали сложившиеся расценки, а потоки горячих денег, инвестируемых в британскую экономику условными Чиннаватами, привели к эффекту, похожему одновременно на голландскую «тюльпаноманию» и на кризис в Испании XVI века, когда огромные потоки золота привели только к чудовищной инфляции и отмиранию почти всех отраслей производства. Одновременно государство подняло расходы на социальную политику, раздавая benefits налево-направо всем — от новоприбывших семей пакистанских беженцев, в которых было по 10 человек, до потомственных местных сидельцев на пособии, у которых ещё дед испробовал сей метод, когда его завод закрылся в 70-х. Фактически представителю среднего класса все внушало мысль: если ты не высокооплачиваемый клерк из Сити, барристер топ-уровня или chav из council estate, то экономике ты не нужен. Из-за запредельной себестоимости многие производства превратились в папуасских «отверточников», только для внутреннего рынка, квалифицированные работники не находили себе места, а для старта собственного бизнеса сложнее музыкального лейбла нужен был sugar daddy.

Либидные пляски англосаксонских туристов

В момент перед самым кризисом некий российский «гуру» финансов Avanturist, потрясая распальцовкой, в типичном стиле пытался объяснить плебсу, почему финансовый прорыв невозможен. А на самом деле всё десятилетие 2000-2010 прошло под знаком постоянных прорывов массы «горячих денег» на рынки в реальном секторе и сфере недвижимости.

Так обстояли дела во всём мире, но Британия оказалась впереди планеты всей — даже США с их безумными инвестиционными банками трясло меньше. Немонетарная инфляция в стране приняла такойхарактер, что рассказы о стоимости земли под небоскрёбом в районе Гинза в центре Токио, так удивлявшие всех в мире в начале 90-х, показались детской сказкой. Всё это привело к тому, что не только малый и средний бизнес, но и часть крупных компаний начали испытывать серьёзные проблемы, не выдерживая всё более раскручивающейся гонки кошельков. Но с точки зрения той модели экономики, про которую было сказано выше, беспокоиться никто и не думал – обанкротившиеся (в числе которых чудом не оказались такие столпы с громкими именами, как Cunard Line) просто были сочтены «не вписавшимися в рынок».

Хотя ещё летом 2004, когда какодемоны пошиба небезызвестного Киавана Джурабчиана только начали сыпаться на британский финансовый рынок, как орехи из дырявого мешка, некие толковые молодые экономисты увидели надвигающиеся проблемы и предложили свой вариант их решения. Причём он был не новым и уже имевшим место в британской истории. Было предложено ввести в оборот вторую валюту – что-то вроде аналога уже существовавших гиней, в которой должны были проводиться расчёты по сделкам в некоторых областях, а для всего остального остался бы фунт. Мотив был в том, что в условиях начавшегося роста пузыря на британском финансовом рынке и усиления притока инвестиций из-за рубежа в экономику в недалёком будущем будет, вероятно, затопление всех остальных секторов хлынувшей денежной волной. Тогда я не понял замысла – из Восточной Европы британская экономика казалась незыблемой, именно потому, что Британия в тот момент имела статус едва ли не лучшего в мире места для крупных инвестиций, и проект показался попыткой починить то, что не сломано. Однако уже через 3 года смысл стал кристально ясен. А вот в 2004 всю эту идею (похожие мысли высказывал кто-то из крупных американских «капитанов бизнеса» – отсюда и пошли разговоры про валюту амеро, любимые постсоветскими конспирологами) дружно подняли на смех с «фирменным британским юмором».

Как в 2007 было сказано одним анонимным автором, хоть и по другому поводу: «Очевидно, что на Альбионе надули пузырь. Причём даже не из мыла». Увеличение доходов Сити и медиарынка компенсировалось тем, что остальная Британия переплачивала буквально за всё.

Даже в первом полугодии 2008 разговоров о грядущем кризисе ещё практически не велось, разве только некоторые профессиональные пессимисты и часть опытных инвесторов «что-то чувствовали». Вероятность проблем в столь сильных и богатых экономиках оценивалась как почти нулевая (всё купим!), матан-аналитики продолжали увлеченно играться в подсчёт индикаторов на графиках, а все остальные — бухать по пятницам, читать «The Sun» и думать, что так будет всегда. Впрочем, если изначально брать не те исходные данные, то и Максимус Хэкл не попадёт с прогнозом.

Курсом на крах

И тут наступил август 2008 года, к которому экономика Британии за пределами финансового сектора превратилась в «Rolls-Royce и пустота». Точнее, очень многое там работало, но из-за чудовищной дороговизны любое предприятие, сложнее Harrod’s, испытывало серьёзные проблемы, а к моменту начала кризиса едва ли не треть британских компаний уже находилась в состоянии, близком к техническому банкротству. Правительство же, в отличие от непонятных потуг двух американских администраций, в первый год после наступления кризиса делало полное ничего. Что, с одной стороны, логично. Ведь на самом деле пузырь лопнул лишь в паре секторов, а в напёрсток играли далеко не все британцы, с другой — в отличие от США с их более сбалансированной экономикой, тут к тому моменту мало что осталось помимо Сити и BBC, а многое из оставшегося принадлежало иностранцам вроде VW, семьи аль-Файед или непонятных персонажей уровня упомянутого Чиннавата. Сначала казалось, что ничего страшного не происходит: завалились (и то, частично) только переоцененные, да фунт слегка упал с почти 2 до 1,5 за доллар. То есть прошёл обычный прокол пузыря, наказавший только «тюльпаноманов» и не отразившийся на остальных. Но, как выяснилось, проблемы гораздо серьёзнее: раздутые всего за 5 с небольшим лет расходы (как государственные, так и частные) без дальнейших поступлений оплачивать уже просто нечем, а многие выстоявшие компании погрязли в серьёзных долгах. Ибо причины проблем никуда не делись. Нужно было либо изыскивать новые инвестиции, либо затягивать пояса.

Апогеем политики «Cool Britannia» стало предложение лидера либералов Ника Клегга, выдвинутое на предвыборных дебатах в 2010 году, отказаться от модернизации ядерных ракет Trident и урезать программу перевооружения флота. Вот этого уже избиратели не вынесли, несмотря на то, что сэкономленные деньги предлагалось пустить именно на социальные программы, т.е. фактически проесть. Естественно, что после такого Клегг продул бы выборы с треском, если бы не то, что от лейбористов во главе с абсолютно недееспособным посмешищем Гордоном Брауном устали уже вообще все. К тому моменту во многих умах уже появилась нехитрая идея, что все британские проблемы от чрезмерной открытости экономики и страны в целом, превращающейся в проходной двор. Нужна была полноценная санация.

взято з: 

Партнери